Как решиться на изменение образа жизни, навязанного родителями, если у тебя счастливый брак, послушные дети и престижная работа. История от психолога Катерины Мурашовой.

Пришла одна. Выглядела не красивой, но миловидной, аккуратной и… не знаю, как сказать точнее, но, вероятно, самым правильным будет слово, вроде бы для описания внешности неподходящее — порядочной.

Говорила сразу на слегка повышенных тонах. Назвалась Тамарой.

— Я к вам за советом. Без детей, потому что по поводу себя. Но детей тоже касается. Очень.

— Психологи обычно советов не дают, — нейтрально сообщила я.

— Тогда посоветуйте не как психолог, а просто как человек, — неожиданно парировала она. — Мне нужен кто-то со стороны, я сама уже с ума схожу.

— Давайте вы сначала расскажете, в чем дело, а там посмотрим.

Мне не сразу удалось выстроить ее рассказ. Она все время норовила быть краткой, изложить суть, «взять быка за рога» и получить-таки вожделенный совет, а я пыталась от давания совета увернуться. Все вместе напоминало какую-то детскую игру, хотя тема оказалась совсем не детской. Совета было не жалко, и никакие принципы меня особо не сдерживали. Просто посоветовать мне ей было нечего, увы. Поэтому я старалась хотя бы развернуть и систематизировать происходящее — вдруг ей самой откроется что-то такое, что поможет принять решение.

— Я выросла в полной, благополучной семье, — сообщила Тамара. — И это благополучие всегда как-то подчеркивалось. Мама, папа, я и мой младший брат. Все чин чинарем. Я училась в музыкальной школе, играла на скрипке, брат — в спортивной, он занимался легкой атлетикой. У меня была отдельная комната. По воскресеньям мы всей семьей ездили гулять в парки или ходили в музеи. Мама в музее и работала — по полдня четыре раза в неделю. Нам с братом говорили: мы создаем вам условия, ваша задача — радоваться жизни и хорошо учиться. У тебя нет причин учиться плохо: генетика хорошая, семья благополучная, все условия. Я понимала, что это так и есть, и училась хорошо. Некоторые предметы шли у меня легко — все, что связано с текстом, с языками. То, что связано с формулами, давалось много труднее. «Что ж, тут надо посидеть», — говорили родители. Я сидела и даже получала удовольствие, когда через несколько часов наконец понимала, как решить эту задачу, или когда какой-нибудь огромный и страшный пример сокращался до крошечного выражения. За редкие двойки меня не наказывали и почти не ругали — мама, папа и бабушка просто сокрушенно качали головами: ну что ж ты нас так подводишь… Я могла два часа простоять у учителя под дверью — в конце концов мне всегда позволяли все исправить. Подруги завидовали мне и признавались в своей зависти: как у тебя все спокойно и благополучно. У одной из них пил отец, у другой мать осталась одна с двумя маленькими девочками, и она день и ночь пропадала на работе, чтобы всех одеть и накормить. Третья росла единственным избалованным ребенком, вечно (задолго до переходного возраста) скандалила с родителями и завидовала тому, что у меня был младший братик, с которым можно играть. Я сама (никому в этом не признаваясь) завидовала дворовой приятельнице, с которой мы виделись в общем-то нечасто. Она жила вдвоем с мамой, они часто, громко чему-то смеясь, катались по бульвару на роликах, взяли с улицы большую черную дворнягу, регулярно ходили обедать в «Макдоналдс» и иногда, взяв рюкзаки и карты, отправлялись «в путешествие» — не имея никаких планов и не зная, что будет и кого они встретят по пути. «Наш единственный настоящий бог — дорога, все мы — путники в этой жизни», — говорила обвешанная фенечками мама приятельницы. Их рассказы казались мне сотканными из разноцветных бус. В их одинаковых глазах (я до сих пор не знаю, какого они у них были цвета) кончалась радуга. Мои родители, разумеется, не одобряли этой дружбы, но ничего мне не запрещали. К девятому классу мы фактически перестали видеться: музыкальная школа и подготовка к экзаменам просто не оставляли мне свободного времени.

После окончания школы я поступила в технический вуз, который закончил отец и который давал «качественное базовое образование». Меня ни к чему не принуждали, если бы я настаивала на филфаке или еще чем-нибудь подобном, никто из домашних не стал бы возражать. Но у меня не было никаких осознанных профессиональных устремлений. Наверное, мне хотелось бы что-то делать с самыми маленькими детьми — учить их клеить, вырезать, играть в игры. «Но это же не профессия, — удивилась мама. — Будут у тебя свои дети, будешь с ними все это делать». Я, конечно, согласилась.

Среди студенток я ничем не выделялась, но мальчиков в нашей группе и на факультете было много больше, чем девочек. Поэтому за мной ухаживали. Я ко всем относилась хорошо, ухаживания мне льстили. Мама говорила: когда речь идет о семье, надо смотреть не на внешность, а в глубину. Главное, чтобы человек был хороший и надежный. Я была с ней очень согласна и старалась смотреть соответственно. Я вышла замуж за хорошего человека, в этом я не сомневалась ни минуты за все годы нашей совместной жизни и не сомневаюсь сейчас. Он чуть-чуть ниже меня, лысоват и когда ест, как-то странно щелкает челюстью. У нас двое детей, два мальчика — шесть и десять лет. Я очень много с ними занималась, когда они были маленькие. До недавнего времени мы жили совершенно благополучно.

С Костей я познакомилась на случайном корпоративе. Это была даже не моя контора, а соседняя, у нас просто офисы в одном здании, а я вечером задержалась с проектом и меня позвала знакомая. Он сказал: вы не такая, как все. Я засмеялась: вы ошибаетесь, я всегда была как раз такая! Он сказал: все эти годы вы обманываете себя и других, но меня-то вы не обманете!

Сначала это был ручеек, а потом как вода, прорвавшая плотину. Коллега, приведшая меня на тот злополучный корпоратив, рвала на себе волосы: он просто бабник, он трижды был женат, не считая всего другого, ему просто прикольно, что ты такая прилизанная и порядочная, для него это вроде спорта, он любит и всегда любил только себя, возьми себя в руки, опомнись!

Говорят, что любовь слепа. Может быть, но я-то прекрасно видела, что все, что она говорит, — правда. Но это ничего не меняло. У Кости прекрасные мягкие русые кудри, он занимается спортом и отлично сложен, он умеет говорить комплименты и слушать женщину, в его руках, глазах, словах я чувствую себя скрипкой Страдивари. И это правда. Он говорит, что никогда не встречал такой чистой и цельной женщины, как я, что я — глоток чистой воды в его пропащей жизни, любовь ко мне — его крест и его спасение, просит, чтобы я бросила мужа и ушла к нему, клянется, что будет любить моих сыновей и мечтает о нашей совместной дочери — такой же прекрасной, как я. И это все вранье. Ему нет никакого дела до моих детей, и в общем-то до меня самой. Он просто это умеет, он профессионал в обращении с женщинами. Но для меня это не имеет никакого значения. Потому что рядом с ним я чувствую себя удивительно живой. В его глазах я вижу ту же радугу, что у давней дворовой подружки и ее матери.

Я пыталась (думаю, неубедительно) быть современной: если с Костей все так кристально ясно, так почему бы просто не получить удовольствие от приключения?

— Я не могу и не хочу обманывать мужа, — категорически сказала Тамара. — Это унижает нас обоих. И он далеко не дурак, и все равно догадается, ведь мне даже младший сын на днях сказал: «Мамочка, ты стала такая красивая последнее время!» К тому же то, что я испытываю сейчас, совершенно не похоже на мимолетную интрижку-приключение. Во мне, кажется, ни одной вещи не осталось на своих местах — все сдвинулось.

— Вы полюбили Костю? — спросила я.

— Это как раз тот вопрос, который я себе все время задаю, — задумчиво сказала Тамара. — Пять раз из шести отвечаю положительно.

— А шестой?

— А шестой — не знаю. Но что же это тогда такое?

— Я тоже не знаю. Однако у меня есть одно предположение. Но сначала скажите: где сейчас ваш брат?

Тамара достала платок и тихо заплакала, аккуратно промокая глаза.

— Он жив?

— Да, но… все плохо.

— Он не принимает помощи ни от родителей, ни от вас?

— Да, но… Откуда вы знаете?!

— Мое предположение заключается в том, что вы полюбили не Костю. Рядом с ним, профессионалом, как вы выражаетесь, в вас сработал наконец некий механизм, и вы осмелились полюбить себя.

— Себя? Звучит как-то не очень…

— Ну разумеется, вы же не ходили на всякие психологические тренинги, на которых этому как бы учат, — усмехнулась я. — Вас, как и меня когда-то, учили, что «я» — это последняя буква алфавита.

— Да, так всегда говорила моя бабушка!

— Вы все время жили, выполняя чьи-то заветы и оправдывая чьи-то ожидания. И вот теперь, благодаря Косте, в вас проклюнулось из-под долгового асфальта и потянуло листочки к солнцу ваше собственное «я», которое всегда тяготело к радуге и дороге. И именно оно-то, его сила и страстность и была той водой, которая снесла плотину. А ручеек — это ваша влюбленность в красивого и сладкоречивого Константина. Спасибо ему.

Некоторое время Тамара молчала, потом подняла на меня глаза, полные прозрачных слез (она красиво плакала, глаза не становились красно-поросячьими), и спросила:

— И что же мне теперь делать?

— Я не знаю. Мы все люди дороги, но путь у каждого свой.

— Можно я еще к вам приду?

— Ну конечно.

Уже на пороге она вдруг обернулась и зло блеснула глазами:

— Я уйду из этой чертовой конторы!

— Ну разумеется, — кивнула я.

* * *

За два года Тамара существенно изменила свою жизнь. С мужем они разъехались, оставшись в тесных дружеских отношениях по поводу совместного воспитания детей и не только (он действительно хороший человек, тут не было ошибки). Костя с радостным подъемом помогал Тамаре устраивать новую жизнь, поддерживал, утешал, внушал веру в то, что у нее — удивительной и прекрасной — все получится. Она поступила на заочный в педагогический колледж, на отделение дошкольного образования, в дальнейшем собирается сменить работу на ту, о которой всегда мечтала. «Наверное, это все правильно, — заметила как-то Тамара. — Потому что даже мой брат сказал, что я стала не такая пластмассовая, как всегда была, и я теперь даже надеюсь уговорить его лечиться, мы уже в Бехтеревке договорились…»

Когда все наладилось и немного устоялось, Костя, как и ожидалось, растворился в пространстве. Тамара послала ему вслед свою искреннюю благодарность. Дорога уходит вдаль. Что там, под радугой?

блог Катерины Мурашовой